Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

знают о происшедшей в России революции, о… разрухе и голоде в стране. В письме лежала пятидолларовая бумажка. В конце была приписка, что о революции в Америке пока ничего не слышно»[345]. Увлеченные идеей мирового переворота, друзья всерьез решили двинуть на помощь американскому пролетариату. Был разработан вполне книжный план морского путешествия в трюме корабля. Но будни коммуны были настолько захватывающими, что легко выдерживали конкуренцию с любым приключением и вскоре легко растворили авантюрное намерение ребят.

Вольно или невольно педагоги прививали своим воспитанникам вкус к настоящей жизни — активной, творческой, — жизни «со вкусом к жизни, с аппетитом к ее скромным, но все же веселым возможностям»[346].

Глава 4

По компасу Наркомпроса

Руководители и сотрудники Наркомата просвещения во дворе здания Наркомпроса на ул. Остоженка, 53, Москва. Около 1920

Вера Гурковская. Мстёра. Бумага, акварель. 1925. Государственный архив Ивановской области. Публикуется впервые

Многообразные заботы, вызванные созданием школы, организацией коммуны и обустройством на новом месте не ослабили внимания Модорова и Калачёва к тем направлениям, которые августовская конференция 1919 года определила как основные — помощь кустарным промыслам и взаимодействие с художественно-промышленными мастерскими района. Еще летом было решено развивать успешный опыт работы с вышивальщицами. 15 декабря 1919 года при мастерских для них снова открыли курсы[347]. На этот раз они были рассчитаны на четыре месяца, и вели их мстёрские художники уже собственными силами. Разработанную ими программу занятий одобрил подотдел художественной промышленности. На курсы записались 64 мастерицы Рабиса. «Желание [учиться] работниц профсоюза страстное, — докладывал Модоров в отдел ИЗО. — За четыре месяца никто не создаст художника по трем специальностям: вышивке, рисунку и кройке, — но камень, брошенный, твердо уляжется в душу каждой верующей в себя, в свою силу мастерицы. И если она захочет учиться, то может продолжить систематическое образование при наших же мастерских. Считаем долгом уделить несколько уроков эстетическому развитию, чтобы приучить их к общественности, а то они до сих пор забиты мещанством Мстёры»[348].

По завершении курсов девушек, проявивших способности, наградили премиями, а некоторые были приняты в мастерские младшими инструкторами. Лучшие вышивки, выполненные по собственным рисункам, отправили на отчетную выставку в Москву[349]. Сотрудничество продолжилось не только в удачно найденной форме курсов, но и более непосредственно: М. А. Зверева на некоторое время возглавила рабисовскую артель вышивальщиц[350]. А позднее мастерская профсоюза с легкой руки Модорова даже войдет в число структур художественной промышленности, курируемых отделом ИЗО НКП[351].

Подводя промежуточные итоги поддержки ремесленников в конце 1920 года, Модоров заявлял, что «художественные силы мастерских неоднократно приходили на помощь, как в административном отношении, так и в отношении улучшения изделий»[352].

Хуже дело обстояло с иконописцами. Общая ситуация для них не менялась: «В данное время кустари, бросив свою специальность, перешли на другой, более доходный труд. Многие взялись за землю, другие уехали в хлебородные губернии, иные если и остались у своей специальности (их очень мало), то заняты ею не много, между другим делом»[353], — рассказывал мстёрский заведующий своим коллегам.

Модорова не смущало, что его собственная агитация и митинговая риторика столичных делегатов отдела ИЗО, регулярно навещавших Мстёру, плохо сочеталась с реальностью. Он чувствовал: кредит доверия земляков не исчерпан. Модоров полагал, что в его основании «пропаганда… не на словах, а на самом живом деле», поэтому «отношение местного населения… самое хорошее, доверчивое и сознательное»[354]. Те из ремесленников, кто сохранил надежду зарабатывать традиционным умением, стали членами Рабиса. С возникновением профсоюзных производственных артелей на них ложилась непосредственная задача «поднятия ремесла», в то время как «мастерские, со своей стороны, ставят себе главной целью воспитание и подготовку грядущего юного поколения с прививкой им тех важных и необходимых знаний, которые могут из них сделать будущих полезных работников и рассадников новой здоровой художественной культуры»[355].

Иконописно-реставрационный отдел до поры оставался наиболее оживленным, многочисленным и профилирующим. В живописной мастерской юные реставраторы-иконописцы стали изучать «законы живописи вообще как искусства, объединяющего эти специальности» и работали «не только с яичной, но и с масляной и клеевой краской по различным грунтам… Результаты подобного ведения занятий не замедлили сказаться: ученики быстро двинулись в колористическом отношении, а некоторые из них выявили себя как талантливые живописцы. Представленные на очередную выставку этюды наглядно говорят за это»[356], — подводил Модоров итоги очередного учебного года.

В анналах Мстёрских художественно-промышленных мастерских[357] впервые появляются имена воспитанников в связи с наблюдением за их успехами: Мария Модорова («техническая сторона слабовата, творческие способности есть»[358]), Вера Гурковская, Серафим Гурьянов («в живописи определенные способности»[359]), Александр Изаксон («успехи в рисунке и живописи выше удовлетворительного»[360]), Михаил Курбатов («рисунок хорошо, по живописи хорошо, композиция — то же самое. Есть способности и большое желание работать… В работах по самообслуживанию отлынивает в тех случаях, когда нужно пожертвовать занятиями по рисунку»[361]), Андрей Кисляков («в рисунке большие успехи за последнее время. В живописи тоже, если бы не суховатость и протокольность цветовой передачи. Композиция очень хорошая. Способности хорошие, но слабо развернуты»[362])… Будущее подтвердит неслучайность этих имен, над выявлением которых трудился коллектив художников коммуны.

Андрей Кисляков. Мстёра. 1924. Государственный архив Владимирской области

Михаил Курбатов. Мстёра. Начало 1920-х. Архив Татьяны Некрасовой, Москва

В начале 1921 года кустари, объединившиеся при содействии Федора Модорова в Рабис, открыли клуб имени Андрея Рублёва[363]. Протокол первого собрания Правления профсоюза, на котором председательствовал Модоров, запечатлел в резолюциях трогательную дань русскому гению: «именовать Андрея Рублёва так: Андрей Рублёв был русский Великий художник»[364]. А 4 мая по приглашению Модорова в Мстёре выступил выдающийся реставратор Павел Юкин[365]. Он прочитал доклад на тему «„Техника фресковой массы письма Феофана Гречина и Андрея Рублёва“ с демонстрированием фотографий и образцов-фрагментов»[366]. Выступление Юкина перед подростками и зрелыми мстёрскими умельцами в стенах бывшей иконописной школы выглядело сквозной метафорой преемственности и сбережения русского искусства. Визиты в Мстёру членов комиссии Игоря Грабаря, казалось, по-прежнему свидетельствовали о незыблемости избранного курса на первоочередную подготовку реставраторов. Спустя несколько месяцев проверяющие Наркомпроса особо отметят в своем отчете «реальные достижения» мастерских «в области секретов по расчистке древней живописи, составления красок, протрав и